5 декабря - 8 января 2018
АНАСТАСИЯ ВЕПРЕВА. ЛЕГКО
Павильон "Космос", ВДНХ
5 декабря - 8 января 2018
анастасия вепрева. Легко
Павильон "Космос", ВДНХ
Сергей Попов о выставке Анастасии Впервой «Легко»
Сергей Попов о выставке Анастасии Впервой «Легко»
Выставка петербургской художницы Анастасии Вепревой «Легко» выполнена в рамках проекта «ВЗЛЕТ» на территории ВДНХ, грандиозного метавыставочного пространства, которое наследует советской эпохе периода ее расцвета. На выставках этого проекта молодые художники должны говорить о новом, поэтичном, прекрасном, вдохновляющем.
Все эти качества я склонен видеть и в проекте Вепревой — другое дело, что он лишен сантиментов и разговаривает со зрителем жестким выразительным языком, «без украшательств», которыми наполнены пространства ВДНХ.
Три года назад Анастасия показывала свой персональный проект «Она потерялась» на Винзаводе в программе «Старт». Как и в тот раз, выставка трехчастная, «сложносочиненная», хотя и небольшая. Как и в тот раз, выставка включает изображения пострадавшей, разрушенной техники.
Тогда художница написала парадоксальные строки: «Чтобы стать свободной, машине нужно умереть». Кажется, с возрастающей ролью техники в нашей жизни эти слова приобретают все большую актуальность.
Все эти качества я склонен видеть и в проекте Вепревой — другое дело, что он лишен сантиментов и разговаривает со зрителем жестким выразительным языком, «без украшательств», которыми наполнены пространства ВДНХ.
Три года назад Анастасия показывала свой персональный проект «Она потерялась» на Винзаводе в программе «Старт». Как и в тот раз, выставка трехчастная, «сложносочиненная», хотя и небольшая. Как и в тот раз, выставка включает изображения пострадавшей, разрушенной техники.
Тогда художница написала парадоксальные строки: «Чтобы стать свободной, машине нужно умереть». Кажется, с возрастающей ролью техники в нашей жизни эти слова приобретают все большую актуальность.
Выставка петербургской художницы Анастасии Вепревой «Легко» выполнена в рамках проекта «ВЗЛЕТ» на территории ВДНХ, грандиозного метавыставочного пространства, которое наследует советской эпохе периода ее расцвета. На выставках этого проекта молодые художники должны говорить о новом, поэтичном, прекрасном, вдохновляющем.
Все эти качества я склонен видеть и в проекте Вепревой — другое дело, что он лишен сантиментов и разговаривает со зрителем жестким выразительным языком, «без украшательств», которыми наполнены пространства ВДНХ.
Три года назад Анастасия показывала свой персональный проект «Она потерялась» на Винзаводе в программе «Старт». Как и в тот раз, выставка трехчастная, «сложносочиненная», хотя и небольшая. Как и в тот раз, выставка включает изображения пострадавшей, разрушенной техники.
Тогда художница написала парадоксальные строки: «Чтобы стать свободной, машине нужно умереть». Кажется, с возрастающей ролью техники в нашей жизни эти слова приобретают все большую актуальность.
Все эти качества я склонен видеть и в проекте Вепревой — другое дело, что он лишен сантиментов и разговаривает со зрителем жестким выразительным языком, «без украшательств», которыми наполнены пространства ВДНХ.
Три года назад Анастасия показывала свой персональный проект «Она потерялась» на Винзаводе в программе «Старт». Как и в тот раз, выставка трехчастная, «сложносочиненная», хотя и небольшая. Как и в тот раз, выставка включает изображения пострадавшей, разрушенной техники.
Тогда художница написала парадоксальные строки: «Чтобы стать свободной, машине нужно умереть». Кажется, с возрастающей ролью техники в нашей жизни эти слова приобретают все большую актуальность.
В первой части небольшие рисунки инсталлированы у самого пола; зритель вынужден наклоняться, чтобы их рассмотреть. Здесь фрагменты самолетов, претерпевших аварию; результаты столкновения с землей прочнейших и полезнейших машин, изобретенных человеком.
Сами люди — вынужденные бенефициары авиакатастроф — в этой части практически отсутствуют. Изображения местами начинают казаться абстрактными. Белый фон, на котором прорисованы руины самолетов, хочется назвать пустым, стерильным, как стены в операционной. Экспозиционное решение неумолимо движет нас вперед.
Сами люди — вынужденные бенефициары авиакатастроф — в этой части практически отсутствуют. Изображения местами начинают казаться абстрактными. Белый фон, на котором прорисованы руины самолетов, хочется назвать пустым, стерильным, как стены в операционной. Экспозиционное решение неумолимо движет нас вперед.
В первой части небольшие рисунки инсталлированы у самого пола; зритель вынужден наклоняться, чтобы их рассмотреть. Здесь фрагменты самолетов, претерпевших аварию; результаты столкновения с землей прочнейших и полезнейших машин, изобретенных человеком.
Сами люди — вынужденные бенефициары авиакатастроф — в этой части практически отсутствуют. Изображения местами начинают казаться абстрактными. Белый фон, на котором прорисованы руины самолетов, хочется назвать пустым, стерильным, как стены в операционной. Экспозиционное решение неумолимо движет нас вперед.
Сами люди — вынужденные бенефициары авиакатастроф — в этой части практически отсутствуют. Изображения местами начинают казаться абстрактными. Белый фон, на котором прорисованы руины самолетов, хочется назвать пустым, стерильным, как стены в операционной. Экспозиционное решение неумолимо движет нас вперед.
Во второй части Вепрева смещает оптическую перспективу, опрокидывает угол зрения и тем самым добивается впечатления полета очевидно мертвой материи. Мертвое тело может находиться в полете, но уже не может переживать его, как не может испытывать и иных переживаний. Полет в этой части выставки представлен и как физическое состояние, и как метафора: так мы говорим о повредившем себя активном существе: «Долетался!» Но если первая часть звучит как ряд пронзительных нот из минималистской композиции, то вторая — как барочный реквием, как масштабный поминальный хор.
Во второй части Вепрева смещает оптическую перспективу, опрокидывает угол зрения и тем самым добивается впечатления полета очевидно мертвой материи. Мертвое тело может находиться в полете, но уже не может переживать его, как не может испытывать и иных переживаний. Полет в этой части выставки представлен и как физическое состояние, и как метафора: так мы говорим о повредившем себя активном существе: «Долетался!» Но если первая часть звучит как ряд пронзительных нот из минималистской композиции, то вторая — как барочный реквием, как масштабный поминальный хор.
Это размышление не столько о полете, сколько, с помощью этого образа, об опасном состоянии, в котором находится человеческое существо; о зависании и беспомощности, о войнах и тяжкой цене побед в них. Тела здесь фрагментированы, а фрагменты условны; они тоже обращают нас к абстракции, вероятно, чтобы не было так тяжко — ведь выставка, мы помним, названа «Легко».
Но нам отнюдь не легко: мы вынуждены взирать на трупы — а на самом деле на пятна и линии, прекрасно выписанные черной кистью на огромных мятых рулонах бумаги. Мы как бы предстоим «здесь и сейчас», на наличном «витке истории» перед свершившимся — перед всеми этими событиями, этими катастрофами.
Но нам отнюдь не легко: мы вынуждены взирать на трупы — а на самом деле на пятна и линии, прекрасно выписанные черной кистью на огромных мятых рулонах бумаги. Мы как бы предстоим «здесь и сейчас», на наличном «витке истории» перед свершившимся — перед всеми этими событиями, этими катастрофами.
Это размышление не столько о полете, сколько, с помощью этого образа, об опасном состоянии, в котором находится человеческое существо; о зависании и беспомощности, о войнах и тяжкой цене побед в них. Тела здесь фрагментированы, а фрагменты условны; они тоже обращают нас к абстракции, вероятно, чтобы не было так тяжко — ведь выставка, мы помним, названа «Легко».
Но нам отнюдь не легко: мы вынуждены взирать на трупы — а на самом деле на пятна и линии, прекрасно выписанные черной кистью на огромных мятых рулонах бумаги. Мы как бы предстоим «здесь и сейчас», на наличном «витке истории» перед свершившимся — перед всеми этими событиями, этими катастрофами.
Но нам отнюдь не легко: мы вынуждены взирать на трупы — а на самом деле на пятна и линии, прекрасно выписанные черной кистью на огромных мятых рулонах бумаги. Мы как бы предстоим «здесь и сейчас», на наличном «витке истории» перед свершившимся — перед всеми этими событиями, этими катастрофами.
Вепрева подводит нас и устанавливает перед очень бедным черно-белым иконостасом — потому что у богатых иконостасов сейчас другие функции, — по идее, заставить вспомнить о печали и боли утрат, но на самом деле совсем не за этим. Мы видим здесь образы жизни в ее ограниченности, прерывистости; мы видим мертвых среди живых; мы спокойны, потому что, как утверждает Нассим Николас Талеб, мы сами не осознаем, насколько нам повезло быть живыми. Нам негромко сообщают об этом; возможно, слишком меланхолично, но сегодня, на фоне терабайтов информационного шлака, в том числе и тревожного по содержанию, так определенно честнее и точнее.
Вепрева подводит нас и устанавливает перед очень бедным черно-белым иконостасом — потому что у богатых иконостасов сейчас другие функции, — по идее, заставить вспомнить о печали и боли утрат, но на самом деле совсем не за этим. Мы видим здесь образы жизни в ее ограниченности, прерывистости; мы видим мертвых среди живых; мы спокойны, потому что, как утверждает Нассим Николас Талеб, мы сами не осознаем, насколько нам повезло быть живыми. Нам негромко сообщают об этом; возможно, слишком меланхолично, но сегодня, на фоне терабайтов информационного шлака, в том числе и тревожного по содержанию, так определенно честнее и точнее.
Образы опрокинутых тел ведут нас к третьей, завершающей части выставки. Эта часть уже всецело метафорична — она о сне. Ее составляет многочастный объект, который может восприниматься и как серия, и как одна скульптура. Это небольшие кроватки из папье-маше, в которых лежат рисунки на один мотив — спящих, тоже как будто парящих в пустоте, лишенных конкретного фона.
Полет — это, конечно же, сон; человек, кажется, всегда летал во сне. Мы часто попадаем в это состояние парения, невесомости, когда спим. Возможно, оно имеет отношение к состоянию материи после фатальной аварии; мы не знаем. В любом случае, даже самый тяжкий сон приносит успокоение. Спящие должны быть противопоставлены мертвым, но противопоставление ли это? Где проходят границы между сном и смертью, сном и явью, если не в нашем сознании?
Полет — это, конечно же, сон; человек, кажется, всегда летал во сне. Мы часто попадаем в это состояние парения, невесомости, когда спим. Возможно, оно имеет отношение к состоянию материи после фатальной аварии; мы не знаем. В любом случае, даже самый тяжкий сон приносит успокоение. Спящие должны быть противопоставлены мертвым, но противопоставление ли это? Где проходят границы между сном и смертью, сном и явью, если не в нашем сознании?
Образы опрокинутых тел ведут нас к третьей, завершающей части выставки. Эта часть уже всецело метафорична — она о сне. Ее составляет многочастный объект, который может восприниматься и как серия, и как одна скульптура. Это небольшие кроватки из папье-маше, в которых лежат рисунки на один мотив — спящих, тоже как будто парящих в пустоте, лишенных конкретного фона.
Полет — это, конечно же, сон; человек, кажется, всегда летал во сне. Мы часто попадаем в это состояние парения, невесомости, когда спим. Возможно, оно имеет отношение к состоянию материи после фатальной аварии; мы не знаем. В любом случае, даже самый тяжкий сон приносит успокоение. Спящие должны быть противопоставлены мертвым, но противопоставление ли это? Где проходят границы между сном и смертью, сном и явью, если не в нашем сознании?
Полет — это, конечно же, сон; человек, кажется, всегда летал во сне. Мы часто попадаем в это состояние парения, невесомости, когда спим. Возможно, оно имеет отношение к состоянию материи после фатальной аварии; мы не знаем. В любом случае, даже самый тяжкий сон приносит успокоение. Спящие должны быть противопоставлены мертвым, но противопоставление ли это? Где проходят границы между сном и смертью, сном и явью, если не в нашем сознании?
С темой полета работали многие представители московского концептуализма: летали безо всяких видимых причин и приспособлений герои кабаковских альбомов; летают полностью обнаженными в безопасных самолетах персонажи новелл Пепперштейна; взлетают персонажи московских вечеринок на картинах Пивоварова; возносятся уборщицы в инсталляциях Пригова.
Анастасия Вепрева дополняет тему полета по-настоящему трагическим звучанием, возвышенным, но не беспросветным. Катастрофы — вынужденные эпизоды в развитии полетов; плата за преодоление человеком гравитации. Они связаны с теми состояниями, что любой человек и так переживает ежедневно, — со сном, с опытом необъяснимого, неосознаваемого. Они связаны с мечтой человечества о полете. Символично, что эта выставка была задумана для настоящего пространства самолета Як-42,установленного на ВДНХ; прекрасно, что в итоге она оказалась в выставочном зале павильона «Космос», как бы на подступе к нашим космическим завоеваниям, но в то же время с их оборотной, негероической, скрытой стороны. Помним мы ведь и то, что первопроходец космоса, Юрий Гагарин, разбился на самолете во время испытаний. Выставка «Легко» словно по-своему оправдывает то, что выходу в космос неизбежно предшествует падение на землю. От противного она настраивает нас ценить жизнь и не бояться действовать, меняя наш мир к лучшему. От многих, кто этим занят, можно услышать слово «легко!».
(Источники: Cultobzor.ru, Aroundart.org)
Анастасия Вепрева дополняет тему полета по-настоящему трагическим звучанием, возвышенным, но не беспросветным. Катастрофы — вынужденные эпизоды в развитии полетов; плата за преодоление человеком гравитации. Они связаны с теми состояниями, что любой человек и так переживает ежедневно, — со сном, с опытом необъяснимого, неосознаваемого. Они связаны с мечтой человечества о полете. Символично, что эта выставка была задумана для настоящего пространства самолета Як-42,установленного на ВДНХ; прекрасно, что в итоге она оказалась в выставочном зале павильона «Космос», как бы на подступе к нашим космическим завоеваниям, но в то же время с их оборотной, негероической, скрытой стороны. Помним мы ведь и то, что первопроходец космоса, Юрий Гагарин, разбился на самолете во время испытаний. Выставка «Легко» словно по-своему оправдывает то, что выходу в космос неизбежно предшествует падение на землю. От противного она настраивает нас ценить жизнь и не бояться действовать, меняя наш мир к лучшему. От многих, кто этим занят, можно услышать слово «легко!».
(Источники: Cultobzor.ru, Aroundart.org)
С темой полета работали многие представители московского концептуализма: летали безо всяких видимых причин и приспособлений герои кабаковских альбомов; летают полностью обнаженными в безопасных самолетах персонажи новелл Пепперштейна; взлетают персонажи московских вечеринок на картинах Пивоварова; возносятся уборщицы в инсталляциях Пригова.
Анастасия Вепрева дополняет тему полета по-настоящему трагическим звучанием, возвышенным, но не беспросветным. Катастрофы — вынужденные эпизоды в развитии полетов; плата за преодоление человеком гравитации. Они связаны с теми состояниями, что любой человек и так переживает ежедневно, — со сном, с опытом необъяснимого, неосознаваемого. Они связаны с мечтой человечества о полете. Символично, что эта выставка была задумана для настоящего пространства самолета Як-42,установленного на ВДНХ; прекрасно, что в итоге она оказалась в выставочном зале павильона «Космос», как бы на подступе к нашим космическим завоеваниям, но в то же время с их оборотной, негероической, скрытой стороны. Помним мы ведь и то, что первопроходец космоса, Юрий Гагарин, разбился на самолете во время испытаний. Выставка «Легко» словно по-своему оправдывает то, что выходу в космос неизбежно предшествует падение на землю. От противного она настраивает нас ценить жизнь и не бояться действовать, меняя наш мир к лучшему. От многих, кто этим занят, можно услышать слово «легко!».
(Источники: Cultobzor.ru, Aroundart.org)
Анастасия Вепрева дополняет тему полета по-настоящему трагическим звучанием, возвышенным, но не беспросветным. Катастрофы — вынужденные эпизоды в развитии полетов; плата за преодоление человеком гравитации. Они связаны с теми состояниями, что любой человек и так переживает ежедневно, — со сном, с опытом необъяснимого, неосознаваемого. Они связаны с мечтой человечества о полете. Символично, что эта выставка была задумана для настоящего пространства самолета Як-42,установленного на ВДНХ; прекрасно, что в итоге она оказалась в выставочном зале павильона «Космос», как бы на подступе к нашим космическим завоеваниям, но в то же время с их оборотной, негероической, скрытой стороны. Помним мы ведь и то, что первопроходец космоса, Юрий Гагарин, разбился на самолете во время испытаний. Выставка «Легко» словно по-своему оправдывает то, что выходу в космос неизбежно предшествует падение на землю. От противного она настраивает нас ценить жизнь и не бояться действовать, меняя наш мир к лучшему. От многих, кто этим занят, можно услышать слово «легко!».
(Источники: Cultobzor.ru, Aroundart.org)
Дополнительные материалы:
Дополнительные материалы: